«В последние десять лет появились концепции художественной медиации как практики, критикующей гегемонию, как преднамеренного бунтарства и противодействия канонизации в смысле, не вписывающемся в системные трения, описанные выше, которые, как мы показали, являются симптомом институциональной культурной медиации. Эти концепции уходят корнями в описанные выше движения 1970-х и 1980-х (Marchardt 2005; Mörsch et al. 2009; Graham, Yasin 2007; → Rodrigo 2012; Sternfeld 2005). Термин гегемония здесь относится к системам правления, существующим преимущественно в рамках демократий западного типа — систем, устроенных по капиталистическому образцу, в основе которых лежит социальный консенсус, а не насильное принуждение (Haug F. 2004, p. 3, цитирует А. Грамши). Большинство людей воспринимает идеи, созвучные этому консенсусу, как истину и норму. Члены общества принимают предложенный гегемоном порядок и строят свою жизнь в соответствии с его правилами (Demirovic 1992, p. 134). Социальный консенсус, который лежит в основе гегемонического порядка, становится предметом непрерывных обсуждений: его основы снова и снова пересматриваются. Таким образом, критика гегемонии выступает неотъемлемой составной частью системы гегемонии. Поэтому критика гегемонии не может заявлять себя как нечто внешнее той системе, которую она критикует. Эта критика сама склонна становиться гегемонией, сама предъявлять себя как воплощение социального консенсуса. Именно здесь на сцену выходят те формы культурной медиации, которые считают, что критика гегемонии лежит в основе их практики. Ведущая роль в переосмыслении гегемонистских систем отводится культурным институциям и художественным высказываниям. То, что они предлагают и как они это предлагают, специфика их работы, их экономика, пространства действия, способы видимости — все это постоянно и неизбежно вовлекает их в процессы создания и подтверждения (а, возможно, и подрыва или изменения) общественных норм и ценностей, включения и исключения, власти и рынка. Что же касается культурной медиации, она не сводится только к культурному и художественному производству: она тесно связана также и со сферой образования, где также создается, критикуется и меняется гегемония. Так что при любых условиях культурная медиация всегда стоит перед выбором: либо подтверждать и воспроизводить наличествующие структуры гегемонии, либо же дистанцироваться от них и преобразовывать их. Сделать выбор в пользу преобразования — значит, прежде всего, пойти на конфликт (Haug F. 2004, pp. 4–38): поставить под вопрос ранее непреложные аксиомы своей собственной профессии, ее скрытые стандарты и ценности. Более того, культурная медиация, критикующая гегемонию, еще и претендует на то, чтобы влиять на институции и на те условия, в которых осуществляется медиация. Критика, которая не предлагает конструктивных решений, в своей самодостаточности противоречила бы самой цели медиации — создавать → ситуации обмена. Этот обмен может быть не только гармоничным: он может содержать и серьезный вызов, и откровенную вражду (Sturm 2002a)2. Соответственно, и культурная медиация, если она считает себя в этом смысле критической практикой, стремится переосмыслить и пересмотреть причины своего собственного существования. Чтобы противоречить самому себе, следует сначала прийти к согласию (Haug F. 2004, pp. 4–38)».